Друзья! Коллеги!

Подробнее

Вот так неожиданно понимаешь, что означает выражение: «Нет слов».
Нет слов. Они путаются в голове, не знаешь, с чего начать. «Не слова – судороги, слипшиеся комом…». Маяковский. Надежда Константиновна любила и знала творчество Маяковского… Ловлю себя на мысли: почему глаголы «любить» и «знать» стоят в прошедшем времени? И неожиданно понимаю: потому что Надежды Константиновны больше нет.
Путаются слова, не знаешь, с чего начать. С чего начать, когда закончилось что-то большое, важное, нужное и дорогое душе? С чего начать, когда закончился на земле дорогой тебе человек?
Уже третий день я пытаюсь осмыслить эту новость. Умерла Надежда Константиновна Нежданова. Уже третий день я пытаюсь подобрать нужные слова, заключить память о ней в текст. Не получается. И вот сейчас пишу, чувствую – не получается. Рассыпаются мысли, ложатся на бумагу постмодернисткой языковой мозаикой. И никак не хочет эта мозаика складываться в единую картину мира, потому что не хватает в ней важного и необходимого элемента. Преподавателя, научного руководителя, учителя и наставника, яркой, интеллигентной, мудрой, начитанной женщины.
Мы часто говорили о поэзии. Мы много говорили о поэзии. Мы работали с поэзией. Именно под руководством Надежды Константиновны я во многом учился понимать и чувствовать слово, погружаться в него, вдумываться. Поэзия часто говорит о смерти. Но теперь, когда нужно говорить о смерти близкого человека, говорить об этом страшно. Где-то здесь, близко до холодной дрожи в теле пролегла эта горячая грань, разделяющая живых и мёртвых. Обычно нас с Надеждой Константиновной разделял письменный стол. Именно за ним мы говорили о литературе и поэзии, обсуждали планы и ближайшие перспективы. А сейчас перспективы и планы растворились в январских сумерках, и даже самый стол будто канул в небытие, растворился во тьме древней смертной ладьёй. «Но гляди – на груди повело полынью. Расцарапав края, бьется в ране ладья», – так древний похоронный обряд преломился в тексте Александра Башлачёва.
Именно с Башлачёва началось когда-то наше сотрудничество. Потом был Леонид Губанов. Статьи, диплом, диссертация. Долгие разговоры на зашифрованном и табуированном для непосвящённых ушей филологическом языке. И ещё более долгие – на обычном, человеческом. Наши встречи начинались обычно разговорами о последних житейских новостях: поездках на дачу, проказах домашних животных (три кошки и собака обитали в её квартире), книжных новинках, кулинарных рецептах… Продолжались разговорами о вещах непреходящих: любви, дружбе и благодарности, Боге и Вере… Бесконечная череда встреч и разговоров при свете настольной лампы, за тем самым письменным столом. Когда я шёл к Надежде Константиновне, я знал, что иду на полтора-два часа, потому что переговорить нужно было обо всём. То же самое и с телефонными звонками – позвонить на пять-десять минут было практически невозможно, мы говорили как минимум по полчаса, обсудив хотя бы вкратце все вышеперечисленные вопросы. Именно поэтому я всё тянул со звонком, пока она лежала в больнице, всё ждал хорошего, длительного промежутка свободного времени, предвещал рассказ об успехах, новые наставления для новой работы. И дотянул до того, что было уже поздно – болезнь начала прогрессировать, Надежде Константиновне стало не до звонков. А теперь я, путаясь в мыслях и словах, понимаю, что больше мы уже не будем говорить. Никогда.
И… страшно. Наверное, не надо бояться этого слова. Вот так вот парадоксально: не бояться слова «страшно». Страшно то, что, когда тебе двадцать семь, двенадцать лет знакомства с человеком – это почти полжизни. И теперь, после двенадцати лет вдумчивого, близкого знакомства, профессионального сотрудничества и даже, не побоюсь этого слова, дружбы, человека не стало и не будет больше рядом, в течение грядущих немереных лет. Не будет наставника, которому всегда можно было позвонить и спросить совета, ощутив искреннюю, а в нужный момент и строгую, заботу. И почувствовать какую-то опору, почву под ногами, защищённость перед неизведанными и тёмными филологическими дебрями.
Страшно оттого, что человека больше нет. Страшно и то, что всё дальше уходит ладья. И чувствуешь это, чувствуешь, как длятся дали, как холоднее становятся звёзды.
Но чем дальше и выше летит новопреставленная душа, тем весомей и ощутимей то, что осталось после Надежды Константиновны здесь. Тексты книг и статей, в которых звучит её речь, в которых слышны интонации, а для тех, кто помнит, слышится её сильный поставленный голос. Тексты, которые станут цитатами, словно травой прорастут на новых белых листах. Как прорастут нереализованные, не успевшие вовремя замыслы. У меня на столе лежит бумажка, где почерком Надежды Константиновны, высоким, прямым и подтянутым, какой была и она сама, обозначен план действий для работы над учебным пособием. Не знаю, удастся ли реализовать его в полной мере. Но эта маленькая бумажка наводит на мысли о том, что, наверное, такие люди не уходят совсем – они остаются с нами в вещах, словах, смыслах.
Нашлись слова, хоть и не было их в начале, хоть путались они и ускользали. Надежда Константиновна умела мобилизовать на работу с текстом. Мне ли как её аспиранту не знать. И символично, пожалуй, в этом смысле и то, что именно этой записью я возобновляю жизнь своего сайта. Он уже давно молчал. Именно так подолгу молчала иногда моя диссертация, пока не вмешивалась Надежда Константинова. Какой страшный, нерадостный, тяжёлый повод для возобновления слов! Но и молчать нельзя. Просто нет права.
Взгляд упал вглубь стола. Под монитором стоит маленькая, чуть меньше мизинца в высоту декоративная свечка. Мне дарила её Надежда Константиновна к новому 2014 году. Она тогда сказала: «Сожжём, когда защитим диссертацию». Защитили. 28 ноября 2014 года. Свечку, правда, так и не дошли руки сжечь. А сейчас, спустя четырнадцать месяцев, моего научного руководителя больше нет. Остался почерк. Книги из личной библиотеки, которые не успел вернуть. Имя на обложке диссертации. Заметки на полях черновиков, редакторские правки в окончательном тексте. Эти правки уже не видны никому – это не подчёркивания карандашом или выделения цветом. Это голос человека, который словом, советом, убеждением, своевременной строгостью двигал эту диссертационную работу вперёд. Остался голос, растворённый, спрятанный в окончательном тексте. Осталось многоголосье других работ, которые были написаны и защищены под руководством доцента Неждановой. Остались Благодарность и Память. И свечка, которую в память о Надежде Константиновне стоит зажечь. Или поставить в храме. И помолиться за упокой души. Помолиться за близкого человека, которого не встретишь больше со смешной собачкой на руках на улицах небольшого провинциального города. И не придёшь в гости говорить обо всём на свете. Теперь можно только прийти к могильному холму. Или открыть книгу. И думать – обо всём на свете и о Той, что ушла в прошедшую субботу.
Мы будем помнить Вас, Надежда Константиновна. Царствие Небесное.